Лондон, 1623
Я любил только раз в жизни. Вероятно, это до некоторой степени делает меня романтиком - идея, что существует только одна истинная любовь, и никто не может с ней сравниться после того, как она умерла. В виде идеи это выглядит сентиментально, но в реальности превращается в кошмар, когда приходится столкнуться со всеми этими годами после. Продолжать существование, которое лишилось смысла.
читать дальшеМоим смыслом на какое-то время стала Роза.
Но после того как она умерла, все хорошие воспоминания были омрачены самым последним из них. Концом, который стал ужасным началом. Тем последним днём, когда я был с ней. Потому что этот самый день, когда я направлялся на Чапл стрит, чтобы увидеть её, так много определил на последующие столетия.
...
Я стоял перед её дверью. Постучал, подождал ответа, постучал снова.
Сторож церкви на углу, мимо которой я прошёл, заковылял ко мне:
- Это меченый дом, парень.
- Да, знаю.
- Туда нельзя входить... это опасно.
Я поднял руку:
- Стой там. Я тоже заражён. Не подходи ближе.
Конечно, это была ложь, но она возымела эффект. Сторож поспешно отступил назад.
- Роза, - позвал я через дверь. - Это я. Это я, Том. Я видел Грейс, у реки. Она сказала мне, что ты здесь.
Прошло какое-то время, прежде чем я услышал её голос изнутри:
- Том?
Прошли годы с тех пор, как я слышал её голос.
- Роза, открой дверь, мне нужно увидеть тебя.
- Не могу, Том. Я больна.
- Знаю. Но я это не подхвачу. За последние месяцы вокруг меня было множество зачумлённых, а я отделался всего лишь насморком. Давай, Роза, открой дверь.
Дверь наконец открылась.
Она стояла там. Женщина. Мы были одного возраста, почти ровесники, но она теперь выглядела пятидесятилетней, в то время как я по-прежнему напоминал подростка.
Её лицо было покрыто язвами. Кожа была серой, она едва держалась на ногах. Я почувствовал себя виноватым, что заставил её подняться с постели, но она, казалось, была рада меня видеть. Она бессвязно повторяла, пока я вёл её обратно в постель:
- Ты выглядишь так молодо... по-прежнему... всё ещё молодой человек... почти мальчик...
- У меня уже появляются морщины - вот тут, на лбу, смотри.
Я держал её за руку. Она не могла разглядеть морщин.
- Мне так жаль, - сказала она. - Мне жаль, что я сказала тебе уехать.
- Это было правильно. Моё присутствие навлекало на тебя опасность.
Наверное, мне следует сказать, на всякий случай: я не уверен, что передаю тот разговор дословно. Может, на самом деле мы говорили какие-то другие слова. Но так это сохранилось у меня в памяти, и всё, что нам остаётся, это стараться быть верными скорее нашим воспоминаниям о реальности, чем самой реальности - эти две вещи очень близки, но никогда не совпадают полностью.
Но я абсолютно уверен, что помню слово в слово то, что она сказала потом:
- Там темнота, которая обрамляет всё... это самое страшное упоение.
И я ощутил весь ужас её ужаса. Полагаю, это цена, которую мы платим за любовь: впитывать боль другого как свою собственную.
Она то начинала бредить, то приходила в сознание. Болезнь с каждой минутой захватывала её всё сильнее. Теперь она стала моей противоположностью: в то время как моя жизнь простиралась до почти бесконечно отдалённой точки в будущем, её конец приближался на глазах.
В доме было темно. Все окна были заколочены. Но когда она лежала на кровати в своей влажной ночной рубашке, её лицо светилось в сумраке, как бледный мрамор, испещрённый красными и серыми пятнами. На шее вздувались опухоли размером с яйцо. Видеть эти изменения было жутко, это казалось каким-то осквернением.
- Всё хорошо, Роза. Всё хорошо.
Её глаза расширились от страха, их будто что-то медленно выталкивало изнутри черепа.
- Тише, тише, тише... всё будет хорошо.
Это прозвучало так глупо. Ничего хорошего не будет.
Она слабо застонала. Тело корчилось в судороге боли.
- Ты должен уйти, - её голос звучал бесстрастно.
Я склонился и поцеловал её в лоб.
- Осторожно, - сказала она.
- Это не опасно.
По правде говоря, я не был до конца в этом уверен. Я думал, что это так, но не мог знать наверняка, прожив к тому моменту всего сорок два земных года (и я всё ещё выглядел чуть старше того шестнадцатилетнего парнишки, за которого Роза меня приняла, когда впервые увидела). Но мне было всё равно. За годы, проведённые вдали от неё, жизнь утратила свою ценность.
Несмотря на то, что я не видел Розу с 1603 года, я любил её всё так же сильно, и теперь это причиняло боль. Это было больнее, чем любое физическое страдание.
- Мы ведь были счастливы, правда, Том?
На её лицо легла слабая тень улыбки. Я помнил то давно утраченное утро вторника, когда мы шли мимо Оут Барн с тяжёлыми вёдрами воды, поглощённые нашей болтовнёй. Я помнил её улыбку, когда её тело содрогалось от наслаждения, а не от боли, и как мы старались быть потише, чтобы не разбудить её сестру. Я помнил, как брёл домой из Бэнксайда, скользя по грязи и уворачиваясь от бродячих собак, когда моей единственной отрадой была мысль, что в конце этого пути меня ждёт она, и это и было смыслом.
И всё это сводилось к простейшей, самой элементарной истине.
- Конечно, были... Я люблю тебя, Роза. Я так сильно тебя люблю.
Я хотел приподнять её и накормить, чтобы ей стало лучше. У меня был пирог с кроличьим мясом и вишни. Я понимал, что её терзает такая мучительная боль, что она хочет умереть, но я не имел представления, что это значит. Я не имел представления, как этот мир останется стоять.
Но было и ещё кое-что: я хотел задать ей вопрос, и я очень надеялся, что у неё есть ответ.
- Любимая, где Марион?
Она пристально смотрела на меня. Время шло. Я приготовился к самому страшному.
- Она скрылась...
- Что?
- Она была такой же, как ты.
Потребовалась секунда, чтобы осознать смысл.
- Она перестала взрослеть?
Она говорила медленно, между приступами кашля и стонами. Её дыхание было тяжёлым. Я сказал, что ей не нужно говорить, но она не слушала.
- Да. И люди начали замечать, что годы идут, а она не меняется. Я говорила ей, что мы можем снова переехать, и это очень её беспокоило, а потом к нам пришёл Мэннинг...
- Мэннинг?
- И в ту ночь она сбежала. Я бросилась за ней, но она исчезла. И больше не вернулась. Я понятия не имею, куда она делась и что с ней стало. Ты должен попытаться найти её. Ты должен приглядеть за ней... Молю тебя, Том, будь сильным. Найди её. Со мной всё будет хорошо. Я пойду к братьям...
Я никогда не чувствовал себя настолько слабым, но был готов дать ей всё, даже иллюзию своей силы и будущего счастья.
- Я буду сильным, Роза.
Её дыхание слабело.
- Ты сможешь...
- Роза!
Я чувствовал, что нужно повторять её имя снова и снова, чтобы удерживать её в реальности.
Мы подчинены времени, и время делает свои ставки.
Она попросила меня спеть ей.
- Что-нибудь, что у тебя на душе.
- У меня на душе печаль.
- Тогда спой что-нибудь печальное.
Я потянулся за лютней, но она хотела слышать только мой голос, и хотя я не особенно горжусь тем, как звучит мой голос, я запел для неё.
Её улыбка - моя весна, моя радость растёт,
Её хмурый взгляд - зима моего горя. *
* Слова из песни Джона Доуленда Come Again, можно послушать здесь в исполнении Стинга.
Она улыбалась мягкой, смущённой улыбкой, и я чувствовал, как целый мир ускользает от меня, и хотел проскользнуть туда, отправиться с ней, куда бы она ни направлялась. Я не знал, как быть самим собой, таким странным и ненормальным собой - без неё. Разумеется, я попытался. Я долгие годы влачил своё существование без неё, и только. Существование. Книга без слов.
- Я позабочусь о Марион.
Она закрыла глаза, словно наконец услышала то последнее, что хотела услышать.
Теперь она была серой, как январское небо.
- Я люблю тебя, Роза.
Я вглядывался в её рот, в эту линию между бледными, обмётанными губами, пытаясь уловить малейшее движение, малейший отклик, но теперь она была неподвижна. Это была ужасающая неподвижность. Единственное движение, которое можно было уловить, это движение пылинок.
Я взывал к Богу, я просил, молил, торговался, но Бог не торгуется. Бог был непреклонен, глух и слеп. Она умерла, а я был жив, и пропасть разверзлась, тёмная и бездонная, и я упал туда, и это падение длилось века.
Я любил только раз в жизни. Вероятно, это до некоторой степени делает меня романтиком - идея, что существует только одна истинная любовь, и никто не может с ней сравниться после того, как она умерла. В виде идеи это выглядит сентиментально, но в реальности превращается в кошмар, когда приходится столкнуться со всеми этими годами после. Продолжать существование, которое лишилось смысла.
читать дальшеМоим смыслом на какое-то время стала Роза.
Но после того как она умерла, все хорошие воспоминания были омрачены самым последним из них. Концом, который стал ужасным началом. Тем последним днём, когда я был с ней. Потому что этот самый день, когда я направлялся на Чапл стрит, чтобы увидеть её, так много определил на последующие столетия.
...
Я стоял перед её дверью. Постучал, подождал ответа, постучал снова.
Сторож церкви на углу, мимо которой я прошёл, заковылял ко мне:
- Это меченый дом, парень.
- Да, знаю.
- Туда нельзя входить... это опасно.
Я поднял руку:
- Стой там. Я тоже заражён. Не подходи ближе.
Конечно, это была ложь, но она возымела эффект. Сторож поспешно отступил назад.
- Роза, - позвал я через дверь. - Это я. Это я, Том. Я видел Грейс, у реки. Она сказала мне, что ты здесь.
Прошло какое-то время, прежде чем я услышал её голос изнутри:
- Том?
Прошли годы с тех пор, как я слышал её голос.
- Роза, открой дверь, мне нужно увидеть тебя.
- Не могу, Том. Я больна.
- Знаю. Но я это не подхвачу. За последние месяцы вокруг меня было множество зачумлённых, а я отделался всего лишь насморком. Давай, Роза, открой дверь.
Дверь наконец открылась.
Она стояла там. Женщина. Мы были одного возраста, почти ровесники, но она теперь выглядела пятидесятилетней, в то время как я по-прежнему напоминал подростка.
Её лицо было покрыто язвами. Кожа была серой, она едва держалась на ногах. Я почувствовал себя виноватым, что заставил её подняться с постели, но она, казалось, была рада меня видеть. Она бессвязно повторяла, пока я вёл её обратно в постель:
- Ты выглядишь так молодо... по-прежнему... всё ещё молодой человек... почти мальчик...
- У меня уже появляются морщины - вот тут, на лбу, смотри.
Я держал её за руку. Она не могла разглядеть морщин.
- Мне так жаль, - сказала она. - Мне жаль, что я сказала тебе уехать.
- Это было правильно. Моё присутствие навлекало на тебя опасность.
Наверное, мне следует сказать, на всякий случай: я не уверен, что передаю тот разговор дословно. Может, на самом деле мы говорили какие-то другие слова. Но так это сохранилось у меня в памяти, и всё, что нам остаётся, это стараться быть верными скорее нашим воспоминаниям о реальности, чем самой реальности - эти две вещи очень близки, но никогда не совпадают полностью.
Но я абсолютно уверен, что помню слово в слово то, что она сказала потом:
- Там темнота, которая обрамляет всё... это самое страшное упоение.
И я ощутил весь ужас её ужаса. Полагаю, это цена, которую мы платим за любовь: впитывать боль другого как свою собственную.
Она то начинала бредить, то приходила в сознание. Болезнь с каждой минутой захватывала её всё сильнее. Теперь она стала моей противоположностью: в то время как моя жизнь простиралась до почти бесконечно отдалённой точки в будущем, её конец приближался на глазах.
В доме было темно. Все окна были заколочены. Но когда она лежала на кровати в своей влажной ночной рубашке, её лицо светилось в сумраке, как бледный мрамор, испещрённый красными и серыми пятнами. На шее вздувались опухоли размером с яйцо. Видеть эти изменения было жутко, это казалось каким-то осквернением.
- Всё хорошо, Роза. Всё хорошо.
Её глаза расширились от страха, их будто что-то медленно выталкивало изнутри черепа.
- Тише, тише, тише... всё будет хорошо.
Это прозвучало так глупо. Ничего хорошего не будет.
Она слабо застонала. Тело корчилось в судороге боли.
- Ты должен уйти, - её голос звучал бесстрастно.
Я склонился и поцеловал её в лоб.
- Осторожно, - сказала она.
- Это не опасно.
По правде говоря, я не был до конца в этом уверен. Я думал, что это так, но не мог знать наверняка, прожив к тому моменту всего сорок два земных года (и я всё ещё выглядел чуть старше того шестнадцатилетнего парнишки, за которого Роза меня приняла, когда впервые увидела). Но мне было всё равно. За годы, проведённые вдали от неё, жизнь утратила свою ценность.
Несмотря на то, что я не видел Розу с 1603 года, я любил её всё так же сильно, и теперь это причиняло боль. Это было больнее, чем любое физическое страдание.
- Мы ведь были счастливы, правда, Том?
На её лицо легла слабая тень улыбки. Я помнил то давно утраченное утро вторника, когда мы шли мимо Оут Барн с тяжёлыми вёдрами воды, поглощённые нашей болтовнёй. Я помнил её улыбку, когда её тело содрогалось от наслаждения, а не от боли, и как мы старались быть потише, чтобы не разбудить её сестру. Я помнил, как брёл домой из Бэнксайда, скользя по грязи и уворачиваясь от бродячих собак, когда моей единственной отрадой была мысль, что в конце этого пути меня ждёт она, и это и было смыслом.
И всё это сводилось к простейшей, самой элементарной истине.
- Конечно, были... Я люблю тебя, Роза. Я так сильно тебя люблю.
Я хотел приподнять её и накормить, чтобы ей стало лучше. У меня был пирог с кроличьим мясом и вишни. Я понимал, что её терзает такая мучительная боль, что она хочет умереть, но я не имел представления, что это значит. Я не имел представления, как этот мир останется стоять.
Но было и ещё кое-что: я хотел задать ей вопрос, и я очень надеялся, что у неё есть ответ.
- Любимая, где Марион?
Она пристально смотрела на меня. Время шло. Я приготовился к самому страшному.
- Она скрылась...
- Что?
- Она была такой же, как ты.
Потребовалась секунда, чтобы осознать смысл.
- Она перестала взрослеть?
Она говорила медленно, между приступами кашля и стонами. Её дыхание было тяжёлым. Я сказал, что ей не нужно говорить, но она не слушала.
- Да. И люди начали замечать, что годы идут, а она не меняется. Я говорила ей, что мы можем снова переехать, и это очень её беспокоило, а потом к нам пришёл Мэннинг...
- Мэннинг?
- И в ту ночь она сбежала. Я бросилась за ней, но она исчезла. И больше не вернулась. Я понятия не имею, куда она делась и что с ней стало. Ты должен попытаться найти её. Ты должен приглядеть за ней... Молю тебя, Том, будь сильным. Найди её. Со мной всё будет хорошо. Я пойду к братьям...
Я никогда не чувствовал себя настолько слабым, но был готов дать ей всё, даже иллюзию своей силы и будущего счастья.
- Я буду сильным, Роза.
Её дыхание слабело.
- Ты сможешь...
- Роза!
Я чувствовал, что нужно повторять её имя снова и снова, чтобы удерживать её в реальности.
Мы подчинены времени, и время делает свои ставки.
Она попросила меня спеть ей.
- Что-нибудь, что у тебя на душе.
- У меня на душе печаль.
- Тогда спой что-нибудь печальное.
Я потянулся за лютней, но она хотела слышать только мой голос, и хотя я не особенно горжусь тем, как звучит мой голос, я запел для неё.
Её улыбка - моя весна, моя радость растёт,
Её хмурый взгляд - зима моего горя. *
* Слова из песни Джона Доуленда Come Again, можно послушать здесь в исполнении Стинга.
Она улыбалась мягкой, смущённой улыбкой, и я чувствовал, как целый мир ускользает от меня, и хотел проскользнуть туда, отправиться с ней, куда бы она ни направлялась. Я не знал, как быть самим собой, таким странным и ненормальным собой - без неё. Разумеется, я попытался. Я долгие годы влачил своё существование без неё, и только. Существование. Книга без слов.
- Я позабочусь о Марион.
Она закрыла глаза, словно наконец услышала то последнее, что хотела услышать.
Теперь она была серой, как январское небо.
- Я люблю тебя, Роза.
Я вглядывался в её рот, в эту линию между бледными, обмётанными губами, пытаясь уловить малейшее движение, малейший отклик, но теперь она была неподвижна. Это была ужасающая неподвижность. Единственное движение, которое можно было уловить, это движение пылинок.
Я взывал к Богу, я просил, молил, торговался, но Бог не торгуется. Бог был непреклонен, глух и слеп. Она умерла, а я был жив, и пропасть разверзлась, тёмная и бездонная, и я упал туда, и это падение длилось века.