Он знал, что ему срочно нужно принять немного спида, или он вынужденно примет предложение Энн "прилечь на пару часов". Он не хотел глотать целую капсулу, потому что тогда бы его ждала пятнадцатичасовая одиссея мегаломании, а он не хотел бодрствовать до такой степени. С другой стороны, он должен был избавиться от ощущения, что его бросили в бассейн медленно застывающего бетона.
- Где туалет?
читать дальшеЭнн показала ему, и Патрик побрёл по ковру в указанном направлении. Заперев дверь ванной, он ощутил знакомое чувство безопасности. В ванной он мог поддаться одержимости своим физическим и психическим состоянием, которой так часто мешало присутствие других людей или отсутствие хорошо освещённого зеркала. Большая часть "качественного времени" в его жизни была проведена в ванной. Инъекция, вдыхание, глотание, кайф, передозировка; изучение своих зрачков, рук, языка, заначки.
- О ванная комната! - нараспев произнёс он, раскинув в стороны руки перед зеркалом. - Твои аптечки радуют мне сердце! Твои полотенца осушают реки моей крови... - Он выдохся, вытащив из кармана "чёрную красу". Он собирался принять немного, только чтобы не заснуть, только чтобы... что он хотел сказать? Он не мог вспомнить. Боже мой, опять этот краткий провал в памяти, профессор Мориарти наркомании, который прерывает, а затем стирает драгоценные ощущения, ради которых приходится идти на такие хлопоты.
- Бесчеловечный изверг, - процедил он.
Чёрная капсула наконец раскрылась, и он вытряхнул половину содержимого на португальскую плитку вокруг раковины. Вытащив одну из новых стодолларовых банкнот, он свернул её в плотную трубку и втянул носом маленькую кучку белого порошка с плитки.
Ему обожгло ноздрю, на глаза навернулись слёзы, но Патрик, не желая отвлекаться, снова закрыл капсулу, завернул её в бумажный носовой платок, положил обратно в карман, а затем, без единой причины, которую он мог бы определить, почти против своей воли, снова достал её, высыпал остаток порошка на плитку и втянул его носом. Этот эффект не продержится так уж долго, аргументировал он, делая глубокий вдох носом. Было как-то противно делать что бы то ни было наполовину. Как-никак, у него только что умер отец, и он имел право чувствовать замешательство. Самое главное, его героический подвиг, доказательство его серьёзности и самурайского статуса в войне с наркотиками в том, что он не принял ни грана героина.
Патрик наклонился вперёд и проверил свои зрачки в зеркале. Они определённо расширились. Сердцебиение ускорилось. Он чувствовал прилив энергии, он чувствовал себя обновлённым, в действительности он чувствовал себя довольно агрессивно. Будто и не принимал ни алкоголя, ни наркотиков, он вернул себе полный контроль, луч маяка спида прорезал густую ночь кваалюда, алкоголя и джетлага.
- И наконец, что не менее важно, - сказал он, сжимая лацканы пальто с торжественностью мэра, - мрак, если можно так выразиться, нашего горя по почившему Дэвиду Мелроузу.
Сколько он пробыл в ванной? Казалось, прошла целая жизнь. Вероятно, пожарные скоро взломают дверь. Патрик поспешно принялся наводить порядок. Он не хотел бросать оболочку "чёрной красы" в мусорную корзину (паранойя!) и поэтому смыл половинки пустой капсулы в слив раковины. Как он объяснит Энн своё возрождение? Он плеснул в лицо холодной водой и демонстративно оставил его мокрым. Оставалось только одно: тот аутентичный звук смыва, с которым каждый наркоман покидает ванную в надежде обмануть аудиторию, собравшуюся в его воображении.
- Господи, - сказала Энн, когда он вернулся в гостиную, - почему ты не вытер лицо?
- Холодная вода меня просто воскрешает.
- Да? - сказала Энн. - И что это была за вода?
- Просто живительная вода, - он сел, вытирая потные ладони о брюки. - Что мне напомнило, - сказал он, тут же вставая, - что я бы хотел ещё выпить, если можно.
- Конечно, - безропотно сказала Энн. - Кстати, я забыла спросить, как Дебби?
Этот вопрос наполнил Патрика ужасом, который нападал на него всякий раз, когда его спрашивали о чувствах других людей. Как Дебби? Откуда, на хрен, ему это знать? Было и без того трудно освобождать себя из-под лавины своих собственных чувств, чтобы позволять угрюмому сенбернару его внимания забредать в чужие поля. С другой стороны, амфетамин пробудил настоятельное желание говорить, и он не мог полностью игнорировать вопрос.
- Ну, - сказал он с другого конца комнаты, - она пошла по следам своей матери и пишет статью о знаменитых хозяйках салонов. Следы Терезы Хикманн, невидимые большинству людей, светятся в темноте от гордости за послушную долгу дочь. Во всяком случае, мы должны быть благодарны, что она не взяла за образец стиль разговоров своего отца.
Патрик снова мгновенно углубился в созерцание своего психического состояния. Он ясно осознавал себя, но не ощущал ничего, кроме этой ясности. Его мысли, предчувствуя собственную безнадёжность, запинались о стартовые колодки и подводили ощущение беглости его речи опасно близко к молчанию.
- Но вы не сказали, как Виктор? - сказал он, чтобы оторваться от этого интригующего мысленного заикания и одновременно поквитаться с Энн за вопрос о Дебби.
- А, хорошо. Теперь он великий старик, роль, которую он репетировал всю жизнь. Купается во внимании и читает лекции по самосознанию, что, по его словам, он может делать с закрытыми глазами. Ты читал «Бытие, познание и суждение»?
- Нет, - сказал Патрик.
- В таком случае я должна дать тебе экземпляр, - сказала Энн, вставая и направляясь к книжному стеллажу. Она вытащила том, который показался Патрику изнурительно толстым, из полудюжины одинаковых экземпляров. Он предпочитал тонкие книги, которые можно сунуть в карман пальто и носить их там месяцами, не читая. Какой смысл в книге, которую нельзя носить с собой в качестве теоретической защиты от скуки?
- Это о самосознании? - спросил он подозрительно.
- Всё, что вы всегда хотели знать, но никогда не осмеливались точно сформулировать, - сказала Энн.
- Ладненько, - сказал Патрик, беспокойно вставая. Он должен был ходить, должен был перемещаться в пространстве, в противном случае мир имел опасную тенденцию делаться плоским, и он ощущал себя мухой, ползающей по оконному стеклу в поисках выхода из полупрозрачной тюрьмы. Энн, подумав, что он подошёл за книгой, вручила ему том.
- Ага, спасибо, - сказал он, наклоняясь, чтобы быстро поцеловать её, - я непременно прочитаю.
Он попытался засунуть книгу в карман пальто, зная, что она не пролезет. Это, на хер, было абсолютно бесполезно. Теперь ему придётся повсюду таскать с собой эту дурацкую толстую книгу. Патрик почувствовал горячую волну гнева. Он пристально уставился на мусорную корзину (когда-то бывшую сомалийским кувшином для воды) и представил себе книгу летящей к ней как фрисби.
- Мне правда пора идти, - отрывисто сказал он.
- Точно? Ты не дождёшься Виктора?
- Нет, мне нужно идти, - нетерпеливо ответил он.
- Ладно, давай я дам тебе адрес Саманты.
- Что?
- Тот приём.
- Ах, да. Я вряд ли приду, - сказал Патрик.
Энн записала адрес на листке бумаги и протянула его Патрику:
- Вот, держи.
- Спасибо, - отрезал Патрик, поднимая воротник пальто. - Завтра позвоню.
- Или увидимся сегодня вечером.
- Может быть.
Он повернулся и торопливо пошёл к двери. Ему нужно было выйти на улицу. Ему казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, как чёртик из коробочки, и он чувствовал, что может удержать крышку всего лишь на несколько секунд.
- До свиданья, - бросил он от двери.
- До свиданья, - сказала Энн.
Вниз в медленном душном лифте, мимо толстого дебильного швейцара, на улицу. Какой удар снова очутиться под широким бледным небом выставленным на всеобщее обозрение. Вот что, должно быть, чувствует устрица, когда льётся лимонный сок.
Почему он ушёл от Энн? И так грубо. Теперь она, наверное, возненавидит его навеки. Он всё делал не так.
Патрик посмотрел вдаль авеню. Это было похоже на открывающий кадр документального фильма о перенаселении. Он шёл по улице, представляя, как отрезанные головы прохожих катятся вслед за ним в сточную канаву.
- Где туалет?
читать дальшеЭнн показала ему, и Патрик побрёл по ковру в указанном направлении. Заперев дверь ванной, он ощутил знакомое чувство безопасности. В ванной он мог поддаться одержимости своим физическим и психическим состоянием, которой так часто мешало присутствие других людей или отсутствие хорошо освещённого зеркала. Большая часть "качественного времени" в его жизни была проведена в ванной. Инъекция, вдыхание, глотание, кайф, передозировка; изучение своих зрачков, рук, языка, заначки.
- О ванная комната! - нараспев произнёс он, раскинув в стороны руки перед зеркалом. - Твои аптечки радуют мне сердце! Твои полотенца осушают реки моей крови... - Он выдохся, вытащив из кармана "чёрную красу". Он собирался принять немного, только чтобы не заснуть, только чтобы... что он хотел сказать? Он не мог вспомнить. Боже мой, опять этот краткий провал в памяти, профессор Мориарти наркомании, который прерывает, а затем стирает драгоценные ощущения, ради которых приходится идти на такие хлопоты.
- Бесчеловечный изверг, - процедил он.
Чёрная капсула наконец раскрылась, и он вытряхнул половину содержимого на португальскую плитку вокруг раковины. Вытащив одну из новых стодолларовых банкнот, он свернул её в плотную трубку и втянул носом маленькую кучку белого порошка с плитки.
Ему обожгло ноздрю, на глаза навернулись слёзы, но Патрик, не желая отвлекаться, снова закрыл капсулу, завернул её в бумажный носовой платок, положил обратно в карман, а затем, без единой причины, которую он мог бы определить, почти против своей воли, снова достал её, высыпал остаток порошка на плитку и втянул его носом. Этот эффект не продержится так уж долго, аргументировал он, делая глубокий вдох носом. Было как-то противно делать что бы то ни было наполовину. Как-никак, у него только что умер отец, и он имел право чувствовать замешательство. Самое главное, его героический подвиг, доказательство его серьёзности и самурайского статуса в войне с наркотиками в том, что он не принял ни грана героина.
Патрик наклонился вперёд и проверил свои зрачки в зеркале. Они определённо расширились. Сердцебиение ускорилось. Он чувствовал прилив энергии, он чувствовал себя обновлённым, в действительности он чувствовал себя довольно агрессивно. Будто и не принимал ни алкоголя, ни наркотиков, он вернул себе полный контроль, луч маяка спида прорезал густую ночь кваалюда, алкоголя и джетлага.
- И наконец, что не менее важно, - сказал он, сжимая лацканы пальто с торжественностью мэра, - мрак, если можно так выразиться, нашего горя по почившему Дэвиду Мелроузу.
Сколько он пробыл в ванной? Казалось, прошла целая жизнь. Вероятно, пожарные скоро взломают дверь. Патрик поспешно принялся наводить порядок. Он не хотел бросать оболочку "чёрной красы" в мусорную корзину (паранойя!) и поэтому смыл половинки пустой капсулы в слив раковины. Как он объяснит Энн своё возрождение? Он плеснул в лицо холодной водой и демонстративно оставил его мокрым. Оставалось только одно: тот аутентичный звук смыва, с которым каждый наркоман покидает ванную в надежде обмануть аудиторию, собравшуюся в его воображении.
- Господи, - сказала Энн, когда он вернулся в гостиную, - почему ты не вытер лицо?
- Холодная вода меня просто воскрешает.
- Да? - сказала Энн. - И что это была за вода?
- Просто живительная вода, - он сел, вытирая потные ладони о брюки. - Что мне напомнило, - сказал он, тут же вставая, - что я бы хотел ещё выпить, если можно.
- Конечно, - безропотно сказала Энн. - Кстати, я забыла спросить, как Дебби?
Этот вопрос наполнил Патрика ужасом, который нападал на него всякий раз, когда его спрашивали о чувствах других людей. Как Дебби? Откуда, на хрен, ему это знать? Было и без того трудно освобождать себя из-под лавины своих собственных чувств, чтобы позволять угрюмому сенбернару его внимания забредать в чужие поля. С другой стороны, амфетамин пробудил настоятельное желание говорить, и он не мог полностью игнорировать вопрос.
- Ну, - сказал он с другого конца комнаты, - она пошла по следам своей матери и пишет статью о знаменитых хозяйках салонов. Следы Терезы Хикманн, невидимые большинству людей, светятся в темноте от гордости за послушную долгу дочь. Во всяком случае, мы должны быть благодарны, что она не взяла за образец стиль разговоров своего отца.
Патрик снова мгновенно углубился в созерцание своего психического состояния. Он ясно осознавал себя, но не ощущал ничего, кроме этой ясности. Его мысли, предчувствуя собственную безнадёжность, запинались о стартовые колодки и подводили ощущение беглости его речи опасно близко к молчанию.
- Но вы не сказали, как Виктор? - сказал он, чтобы оторваться от этого интригующего мысленного заикания и одновременно поквитаться с Энн за вопрос о Дебби.
- А, хорошо. Теперь он великий старик, роль, которую он репетировал всю жизнь. Купается во внимании и читает лекции по самосознанию, что, по его словам, он может делать с закрытыми глазами. Ты читал «Бытие, познание и суждение»?
- Нет, - сказал Патрик.
- В таком случае я должна дать тебе экземпляр, - сказала Энн, вставая и направляясь к книжному стеллажу. Она вытащила том, который показался Патрику изнурительно толстым, из полудюжины одинаковых экземпляров. Он предпочитал тонкие книги, которые можно сунуть в карман пальто и носить их там месяцами, не читая. Какой смысл в книге, которую нельзя носить с собой в качестве теоретической защиты от скуки?
- Это о самосознании? - спросил он подозрительно.
- Всё, что вы всегда хотели знать, но никогда не осмеливались точно сформулировать, - сказала Энн.
- Ладненько, - сказал Патрик, беспокойно вставая. Он должен был ходить, должен был перемещаться в пространстве, в противном случае мир имел опасную тенденцию делаться плоским, и он ощущал себя мухой, ползающей по оконному стеклу в поисках выхода из полупрозрачной тюрьмы. Энн, подумав, что он подошёл за книгой, вручила ему том.
- Ага, спасибо, - сказал он, наклоняясь, чтобы быстро поцеловать её, - я непременно прочитаю.
Он попытался засунуть книгу в карман пальто, зная, что она не пролезет. Это, на хер, было абсолютно бесполезно. Теперь ему придётся повсюду таскать с собой эту дурацкую толстую книгу. Патрик почувствовал горячую волну гнева. Он пристально уставился на мусорную корзину (когда-то бывшую сомалийским кувшином для воды) и представил себе книгу летящей к ней как фрисби.
- Мне правда пора идти, - отрывисто сказал он.
- Точно? Ты не дождёшься Виктора?
- Нет, мне нужно идти, - нетерпеливо ответил он.
- Ладно, давай я дам тебе адрес Саманты.
- Что?
- Тот приём.
- Ах, да. Я вряд ли приду, - сказал Патрик.
Энн записала адрес на листке бумаги и протянула его Патрику:
- Вот, держи.
- Спасибо, - отрезал Патрик, поднимая воротник пальто. - Завтра позвоню.
- Или увидимся сегодня вечером.
- Может быть.
Он повернулся и торопливо пошёл к двери. Ему нужно было выйти на улицу. Ему казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, как чёртик из коробочки, и он чувствовал, что может удержать крышку всего лишь на несколько секунд.
- До свиданья, - бросил он от двери.
- До свиданья, - сказала Энн.
Вниз в медленном душном лифте, мимо толстого дебильного швейцара, на улицу. Какой удар снова очутиться под широким бледным небом выставленным на всеобщее обозрение. Вот что, должно быть, чувствует устрица, когда льётся лимонный сок.
Почему он ушёл от Энн? И так грубо. Теперь она, наверное, возненавидит его навеки. Он всё делал не так.
Патрик посмотрел вдаль авеню. Это было похоже на открывающий кадр документального фильма о перенаселении. Он шёл по улице, представляя, как отрезанные головы прохожих катятся вслед за ним в сточную канаву.