Август 2001
6
Днём, когда Патрик слышал гулкий лай несчастного пса с другой стороны долины, он представлял себе лохматую соседскую овчарку, бегающую взад и вперёд вдоль забора, огораживающего двор, в котором она была заточена, но теперь, посреди ночи, он вместо этого думал о пространстве, в котором разносились и рассеивались волны её тявканья и воя. Переполненный людьми дом лишь спрессовал его одиночество. Тут не было никого, к кому он мог бы пойти, кроме, возможно, или скорее невозможно (или, может быть, возможно), Джулии, снова приехавшей спустя год.
читать дальшеКак обычно, он был слишком измотан, чтобы читать, и слишком возбуждён, чтобы спать. Башня книг на его тумбочке, казалось, предусматривала каждое возможное расположение духа, за исключением состояния взбудораженной безысходности, в котором он неизменно находился. «Элегантная Вселенная» действовала ему на нервы. Он не хотел читать о кривизне пространства, когда и без того наблюдал, как потолок смещался и перекашивался под его измученным взглядом. Он не хотел думать о нейтрино, пронизывающих его плоть, и без того ощущая себя достаточно уязвимым. Он начал «Исповедь» Руссо, но в итоге был вынужден сдаться - он и без того едва был в состоянии справляться с манией преследования, чтобы добавлять к ней что-то со стороны. Роман, имитирующий дневник одного из спутников капитана Кука во время его первого путешествия на Гавайи, был слишком тщательно проработан, чтобы иметь какое-либо сходство с жизнью. Перегруженный мельчайшими вариациями эмблем на галетах Департамента продовольствия, Патрик ощущал себя полностью подавленным, но когда второе повествование, написанное потомком первого рассказчика, живущим в Плимуте двадцать первого века и проводящим отпуск в Гонолулу, создало игривый контраст с первым повествованием, он почувствовал, что сходит с ума. Два исторических труда - история соли и история всего мира с 1500 года до нашей эры - конкурировали между собой за место в основании штабеля.
Мэри, как обычно, спала вместе с Томасом, оставляя Патрика разрываться между чувствами восхищения и заброшенности. Мэри была такой преданной матерью, потому что знала, каково расти с равнодушной матерью. Патрик также знал, каково это, и ему, как бывшему объекту материнской гиперзаботы Мэри, иногда приходилось напоминать себе, что он уже не дитя, аргументируя тем, что теперь в доме были настоящие дети, ещё не подготовленные к ужасам; порой он должен был делать себе порядочный выговор. Однако он тщетно ждал, когда созреет влияние родительства. Появление детей только выявило его собственную детскость. Он чувствовал себя как человек, который страшится покинуть гавань, зная, что под палубой его импозантной яхты стучит грязный маленький двухтактный двигатель: боязнь и желание, боязнь и желание.
Кеттл, мать Мэри, прибыла сегодня днем и, как обычно, сразу нашла источник трений со своей дочерью.
- Как долетела? - вежливо спросила Мэри.
- Ужасно, - ответила Кеттл. - Рядом со мной сидела кошмарная женщина, которая страшно гордилась своей грудью и всю дорогу тыкала ею в лицо своему ребёнку.
- Это называется кормить грудью, мама, - сказала Мэри.
- Спасибо, дорогая, - сказала Кеттл. - Я знаю, что теперь это последний крик моды, но когда у меня были дети, разговор шёл о том, как вернуть свою фигуру. Умной считалась женщина, которая, приходя на вечеринку, выглядела так, будто никогда не была беременна, а не та, которая выставляла напоказ свои груди - по крайней мере, не для грудного кормления.
Пузырёк тамазепама, как обычно, примостился на тумбочке возле кровати. У него несомненно была проблема с тамазепамом, а именно - препарат был недостаточно сильным. Побочные эффекты - провалы в памяти, обезвоживание, головная боль, угроза ночных кошмаров при отмене - всё это прекрасно проявлялось. Единственным отсутствующим эффектом был сон. Он помнил инструкцию из далёкого прошлого, в которой говорилось не принимать тамазепам более тридцати дней подряд. Он принимал его каждый день в течение трёх лет во всё возрастающих дозах. Патрик продолжал глотать таблетки, чтобы не столкнуться с синдромом отмены. Он был бы "совершенно счастлив" - как говорили люди, когда имели в виду обратное - вытерпеть все страдания, но никогда не мог найти на это времени. То у одного из детей был день рождения, то он выступал в суде, уже и без того взвинченный, то какой-то другой неимоверно важный долг требовал отсутствия галлюцинаций и повышенной тревожности. Завтра, к примеру, к ним на обед придёт его мать. Обе матери разом - неподходящий случай для провоцирования какого-либо добавочного психоза.
И всё же он до сих пор лелеял в памяти те дни, когда добавочный психоз был его любимым времяпрепровождением. Свой второй год в Оксфорде он провёл за изучением психоделических эффектов. Как раз в то лето тревожных экспериментов он и встретил Джулию. Она была младшей сестрой блёклого парня, жившего с ним на одной лестничной клетке в Тринити. Патрик, уже на первом этапе психоделического трипа, второпях отказывался от его приглашения на чай, когда увидел через полуоткрытую дверь сногсшибательно красивую девушку, которая сидела на подоконнике, обхватив колени. Он изменил курс в сторону "чашки чая по-быстрому" и провёл следующие два часа, по-идиотски пялясь на бесстыдно прекрасную Джулию с её розовыми щеками и тёмно-синими глазами. На ней была малиновая футболка, через которую выделялись её соски, и линялые голубые джинсы, протёртые до дыр на несколько дюймов ниже заднего кармана и над правым коленом. Он поклялся себе, что соблазнит её, когда она станет достаточно взрослой, но она упредила его боязливое решение, соблазнив его тем же вечером. Они занялись ускоренной как при покадровой съёмке и юридически незаконной любовью (на следующей неделе ей исполнялось только шестнадцать). Они падали вверх, проваливались в кроличьи норы, наблюдали, как часы идут против часовой стрелки, и убегали от полицейских, которые не гнались за ними. Когда они поехали в Грецию, он помог ей заначить кислоту в его любимом тайном местечке: между её ног. Он привык думать, что вся их любовная история была лишь каскадом приключений, но теперь запинающийся экстаз их занятий любовью казался чудом свободы, принадлежностью утерянного мира. Никогда больше он не испытывал той спонтанной интимности, особенно - как он всё время напоминал себе - во время разговора с той более сухой и жёсткой Джулией, которая сейчас гостила у него. И всё же она была тут, дальше по коридору, побитая жизнью, но всё ещё прелестная. Стоит ли пойти к ней? Стоит ли рисковать? Стоит ли им ворошить прошлое? Вернётся ли тот накал, как только их тела переплетутся? Безумная идея. Ему придётся пройти мимо Роберта, страдающего бессонницей и помешанного на наблюдении, мимо беспощадной Кеттл, мимо Мэри, парящей как стрекоза над поверхностью сна из боязни пропустить малейшие модуляции недомоганий своего ребёнка, а затем в комнату Джулии (угол её двери царапает пол), к которой, вероятно, уже в любом случае вторглась её дочь Люси. Он был, как обычно, парализован равными противоборствующими силами.
Всё было как обычно. Это была депрессия: застревать, цепляясь за устаревшую версию себя. Днём, когда Патрик играл с детьми, он был очень близок к тому, кого изображал - отец, играющий со своими детьми, но ночью он либо страдал от ностальгии, либо терзался самоотвержением. Его молодость умчалась прочь в кроссовках Nike Air Max, оставив после себя клубы пыли и коллекцию поддельного антиквариата. Он пытался напомнить себе, какой в действительности была его молодость, но всё, что он мог вспомнить - это избыток секса и чувство потенциального величия, на смену которому, по мере приближения к настоящему, пришло отсутствие секса и чувство растраченного впустую потенциала. Боязнь и желание, боязнь и желание. Возможно, стоит принять ещё двадцать миллиграммов тамазепама. Сорок миллиграммов, при условии, что за ужином он выпил достаточно красного вина, иногда приносили пару часов сна - не того ослепительного забвения, которого он жаждал, а потливого беспокойного сна, пронизанного кошмарами. Заснуть, в сущности, было последним, чего он хотел, если это приводило к этим снам: привязанный к стулу в углу комнаты, он наблюдал, как его дети подвергаются пыткам, в то время как он выкрикивал проклятия мучителю или умолял его прекратить. Была также диетическая версия, кошмар-лайт, в котором он в последний момент бросался вперёд и заслонял своих сыновей от пуль, разрывающих его тело в клочья, или несущегося грузовика. Когда его не будили эти ужасные образы, он задрёмывал без сновидений только для того, чтобы через несколько минут проснуться, хватая ртом воздух. Цена, которую он платил за успокоительные, необходимые ему, чтобы заснуть, заключалась в том, что у него останавливалось дыхание до тех пор, пока аварийный блок его мозга не посылал сигналящую скорую помощь к его лобным долям и его не выталкивало обратно в сознание.
Его сны, и без того ужасные сами по себе, почти всегда сопровождались оборонительным аналитическим продолжением. Его друг Джонни, детский психолог, говорил, что это "осознанные сновидения", в которых сновидец сознаёт, что спит. От чего он защищал своих детей? Конечно же, от своей собственной памяти о мучениях, которым он подвергался. Эти семинары по сновидениям всегда приходили к таким резонным заключениям.
Это было правдой, что он был одержим стремлением остановить поток яда, передаваемый от поколения к поколению, но он уже чувствовал, что потерпел неудачу. Хотя он был полон решимости не причинять своим детям страданий, которые ему пришлось перенести, он не мог защитить их от последствий. Патрик похоронил собственного отца двадцать лет назад и почти никогда не вспоминал о нём. Даже в свои самые лучшие минуты Дэвид был груб, холоден, саркастичен, легко впадал в скуку; он компульсивно поднимал барьер в последний момент, чтобы убедиться, что Патрик переломает себе ноги. Для Патрика было бы чудовищным стать отвратительным отцом, или развестись, или лишить наследства своих детей; но вместо этого им пришлось жить с яростным, неугомонным следствием этих вещей. Он знал, что Роберт унаследовал его ночные страхи, и отказывался верить, что это можно объяснить геном ночных страхов. Он вспоминал бесконечные разговоры о своей бессоннице в то время, когда Роберт хотел подражать ему во всём. Он также видел, со смесью вины и удовлетворения, и вины за удовлетворение, как сочувствие и привязанность к Элеанор постепенно сменялись у Роберта враждебностью и презрением к ней и её филантропической жестокости.
Единственным большим облегчением было то, что в этом году они не видели Пакеров. Джоша на три недели забрали из школы, и он утратил привычку делать вид, что они с Робертом лучшие друзья. В этот период пьянящей свободы Патрик и Роберт столкнулись с Джилли в Голландском парке и узнали, что они с Джимом разводятся.
- Бриллиант лишился блеска, - призналась она. - Но мне, по крайней мере, удалось сохранить бриллиант, - добавила она с торжествующим возгласом. - Роджера отправляют в тюрьму, вот ужас. Вы разве не слышали? Это тюрьма открытого типа, одна из тех шикарных. Но всё равно мало хорошего. Его посадили за мошенничество и уклонение от уплаты налогов. По сути, за то, что делают все, но ему не удалось выкрутиться. Кристина просто убита, с двумя детьми и всё такое. Она даже не может позволить себе няню. Я ей говорю, получи развод, это тебя подбодрит, серьёзно. Вообще-то я забыла, что она не получит большой компенсации. Не знаю, как сильно это может подбодрить без состояния в придачу. Звучит ужасно, да? Но нужно быть реалисткой. Врач посадил меня на эти таблетки, теперь не могу перестать говорить. Вам лучше просто уйти, иначе я заставлю вас весь день слушать мою болтовню. Как всё-таки странно, как подумаю, что в прошлом году мы все сидели возле бассейна в Сан-Тропе, классно проводили время, а теперь наши пути разошлись. Но всё же у нас есть дети, правда? Это самое главное. Не забывай, что Джош по-прежнему твой лучший друг, - крикнула она Роберту, когда они уходили.
6
Днём, когда Патрик слышал гулкий лай несчастного пса с другой стороны долины, он представлял себе лохматую соседскую овчарку, бегающую взад и вперёд вдоль забора, огораживающего двор, в котором она была заточена, но теперь, посреди ночи, он вместо этого думал о пространстве, в котором разносились и рассеивались волны её тявканья и воя. Переполненный людьми дом лишь спрессовал его одиночество. Тут не было никого, к кому он мог бы пойти, кроме, возможно, или скорее невозможно (или, может быть, возможно), Джулии, снова приехавшей спустя год.
читать дальшеКак обычно, он был слишком измотан, чтобы читать, и слишком возбуждён, чтобы спать. Башня книг на его тумбочке, казалось, предусматривала каждое возможное расположение духа, за исключением состояния взбудораженной безысходности, в котором он неизменно находился. «Элегантная Вселенная» действовала ему на нервы. Он не хотел читать о кривизне пространства, когда и без того наблюдал, как потолок смещался и перекашивался под его измученным взглядом. Он не хотел думать о нейтрино, пронизывающих его плоть, и без того ощущая себя достаточно уязвимым. Он начал «Исповедь» Руссо, но в итоге был вынужден сдаться - он и без того едва был в состоянии справляться с манией преследования, чтобы добавлять к ней что-то со стороны. Роман, имитирующий дневник одного из спутников капитана Кука во время его первого путешествия на Гавайи, был слишком тщательно проработан, чтобы иметь какое-либо сходство с жизнью. Перегруженный мельчайшими вариациями эмблем на галетах Департамента продовольствия, Патрик ощущал себя полностью подавленным, но когда второе повествование, написанное потомком первого рассказчика, живущим в Плимуте двадцать первого века и проводящим отпуск в Гонолулу, создало игривый контраст с первым повествованием, он почувствовал, что сходит с ума. Два исторических труда - история соли и история всего мира с 1500 года до нашей эры - конкурировали между собой за место в основании штабеля.
Мэри, как обычно, спала вместе с Томасом, оставляя Патрика разрываться между чувствами восхищения и заброшенности. Мэри была такой преданной матерью, потому что знала, каково расти с равнодушной матерью. Патрик также знал, каково это, и ему, как бывшему объекту материнской гиперзаботы Мэри, иногда приходилось напоминать себе, что он уже не дитя, аргументируя тем, что теперь в доме были настоящие дети, ещё не подготовленные к ужасам; порой он должен был делать себе порядочный выговор. Однако он тщетно ждал, когда созреет влияние родительства. Появление детей только выявило его собственную детскость. Он чувствовал себя как человек, который страшится покинуть гавань, зная, что под палубой его импозантной яхты стучит грязный маленький двухтактный двигатель: боязнь и желание, боязнь и желание.
Кеттл, мать Мэри, прибыла сегодня днем и, как обычно, сразу нашла источник трений со своей дочерью.
- Как долетела? - вежливо спросила Мэри.
- Ужасно, - ответила Кеттл. - Рядом со мной сидела кошмарная женщина, которая страшно гордилась своей грудью и всю дорогу тыкала ею в лицо своему ребёнку.
- Это называется кормить грудью, мама, - сказала Мэри.
- Спасибо, дорогая, - сказала Кеттл. - Я знаю, что теперь это последний крик моды, но когда у меня были дети, разговор шёл о том, как вернуть свою фигуру. Умной считалась женщина, которая, приходя на вечеринку, выглядела так, будто никогда не была беременна, а не та, которая выставляла напоказ свои груди - по крайней мере, не для грудного кормления.
Пузырёк тамазепама, как обычно, примостился на тумбочке возле кровати. У него несомненно была проблема с тамазепамом, а именно - препарат был недостаточно сильным. Побочные эффекты - провалы в памяти, обезвоживание, головная боль, угроза ночных кошмаров при отмене - всё это прекрасно проявлялось. Единственным отсутствующим эффектом был сон. Он помнил инструкцию из далёкого прошлого, в которой говорилось не принимать тамазепам более тридцати дней подряд. Он принимал его каждый день в течение трёх лет во всё возрастающих дозах. Патрик продолжал глотать таблетки, чтобы не столкнуться с синдромом отмены. Он был бы "совершенно счастлив" - как говорили люди, когда имели в виду обратное - вытерпеть все страдания, но никогда не мог найти на это времени. То у одного из детей был день рождения, то он выступал в суде, уже и без того взвинченный, то какой-то другой неимоверно важный долг требовал отсутствия галлюцинаций и повышенной тревожности. Завтра, к примеру, к ним на обед придёт его мать. Обе матери разом - неподходящий случай для провоцирования какого-либо добавочного психоза.
И всё же он до сих пор лелеял в памяти те дни, когда добавочный психоз был его любимым времяпрепровождением. Свой второй год в Оксфорде он провёл за изучением психоделических эффектов. Как раз в то лето тревожных экспериментов он и встретил Джулию. Она была младшей сестрой блёклого парня, жившего с ним на одной лестничной клетке в Тринити. Патрик, уже на первом этапе психоделического трипа, второпях отказывался от его приглашения на чай, когда увидел через полуоткрытую дверь сногсшибательно красивую девушку, которая сидела на подоконнике, обхватив колени. Он изменил курс в сторону "чашки чая по-быстрому" и провёл следующие два часа, по-идиотски пялясь на бесстыдно прекрасную Джулию с её розовыми щеками и тёмно-синими глазами. На ней была малиновая футболка, через которую выделялись её соски, и линялые голубые джинсы, протёртые до дыр на несколько дюймов ниже заднего кармана и над правым коленом. Он поклялся себе, что соблазнит её, когда она станет достаточно взрослой, но она упредила его боязливое решение, соблазнив его тем же вечером. Они занялись ускоренной как при покадровой съёмке и юридически незаконной любовью (на следующей неделе ей исполнялось только шестнадцать). Они падали вверх, проваливались в кроличьи норы, наблюдали, как часы идут против часовой стрелки, и убегали от полицейских, которые не гнались за ними. Когда они поехали в Грецию, он помог ей заначить кислоту в его любимом тайном местечке: между её ног. Он привык думать, что вся их любовная история была лишь каскадом приключений, но теперь запинающийся экстаз их занятий любовью казался чудом свободы, принадлежностью утерянного мира. Никогда больше он не испытывал той спонтанной интимности, особенно - как он всё время напоминал себе - во время разговора с той более сухой и жёсткой Джулией, которая сейчас гостила у него. И всё же она была тут, дальше по коридору, побитая жизнью, но всё ещё прелестная. Стоит ли пойти к ней? Стоит ли рисковать? Стоит ли им ворошить прошлое? Вернётся ли тот накал, как только их тела переплетутся? Безумная идея. Ему придётся пройти мимо Роберта, страдающего бессонницей и помешанного на наблюдении, мимо беспощадной Кеттл, мимо Мэри, парящей как стрекоза над поверхностью сна из боязни пропустить малейшие модуляции недомоганий своего ребёнка, а затем в комнату Джулии (угол её двери царапает пол), к которой, вероятно, уже в любом случае вторглась её дочь Люси. Он был, как обычно, парализован равными противоборствующими силами.
Всё было как обычно. Это была депрессия: застревать, цепляясь за устаревшую версию себя. Днём, когда Патрик играл с детьми, он был очень близок к тому, кого изображал - отец, играющий со своими детьми, но ночью он либо страдал от ностальгии, либо терзался самоотвержением. Его молодость умчалась прочь в кроссовках Nike Air Max, оставив после себя клубы пыли и коллекцию поддельного антиквариата. Он пытался напомнить себе, какой в действительности была его молодость, но всё, что он мог вспомнить - это избыток секса и чувство потенциального величия, на смену которому, по мере приближения к настоящему, пришло отсутствие секса и чувство растраченного впустую потенциала. Боязнь и желание, боязнь и желание. Возможно, стоит принять ещё двадцать миллиграммов тамазепама. Сорок миллиграммов, при условии, что за ужином он выпил достаточно красного вина, иногда приносили пару часов сна - не того ослепительного забвения, которого он жаждал, а потливого беспокойного сна, пронизанного кошмарами. Заснуть, в сущности, было последним, чего он хотел, если это приводило к этим снам: привязанный к стулу в углу комнаты, он наблюдал, как его дети подвергаются пыткам, в то время как он выкрикивал проклятия мучителю или умолял его прекратить. Была также диетическая версия, кошмар-лайт, в котором он в последний момент бросался вперёд и заслонял своих сыновей от пуль, разрывающих его тело в клочья, или несущегося грузовика. Когда его не будили эти ужасные образы, он задрёмывал без сновидений только для того, чтобы через несколько минут проснуться, хватая ртом воздух. Цена, которую он платил за успокоительные, необходимые ему, чтобы заснуть, заключалась в том, что у него останавливалось дыхание до тех пор, пока аварийный блок его мозга не посылал сигналящую скорую помощь к его лобным долям и его не выталкивало обратно в сознание.
Его сны, и без того ужасные сами по себе, почти всегда сопровождались оборонительным аналитическим продолжением. Его друг Джонни, детский психолог, говорил, что это "осознанные сновидения", в которых сновидец сознаёт, что спит. От чего он защищал своих детей? Конечно же, от своей собственной памяти о мучениях, которым он подвергался. Эти семинары по сновидениям всегда приходили к таким резонным заключениям.
Это было правдой, что он был одержим стремлением остановить поток яда, передаваемый от поколения к поколению, но он уже чувствовал, что потерпел неудачу. Хотя он был полон решимости не причинять своим детям страданий, которые ему пришлось перенести, он не мог защитить их от последствий. Патрик похоронил собственного отца двадцать лет назад и почти никогда не вспоминал о нём. Даже в свои самые лучшие минуты Дэвид был груб, холоден, саркастичен, легко впадал в скуку; он компульсивно поднимал барьер в последний момент, чтобы убедиться, что Патрик переломает себе ноги. Для Патрика было бы чудовищным стать отвратительным отцом, или развестись, или лишить наследства своих детей; но вместо этого им пришлось жить с яростным, неугомонным следствием этих вещей. Он знал, что Роберт унаследовал его ночные страхи, и отказывался верить, что это можно объяснить геном ночных страхов. Он вспоминал бесконечные разговоры о своей бессоннице в то время, когда Роберт хотел подражать ему во всём. Он также видел, со смесью вины и удовлетворения, и вины за удовлетворение, как сочувствие и привязанность к Элеанор постепенно сменялись у Роберта враждебностью и презрением к ней и её филантропической жестокости.
Единственным большим облегчением было то, что в этом году они не видели Пакеров. Джоша на три недели забрали из школы, и он утратил привычку делать вид, что они с Робертом лучшие друзья. В этот период пьянящей свободы Патрик и Роберт столкнулись с Джилли в Голландском парке и узнали, что они с Джимом разводятся.
- Бриллиант лишился блеска, - призналась она. - Но мне, по крайней мере, удалось сохранить бриллиант, - добавила она с торжествующим возгласом. - Роджера отправляют в тюрьму, вот ужас. Вы разве не слышали? Это тюрьма открытого типа, одна из тех шикарных. Но всё равно мало хорошего. Его посадили за мошенничество и уклонение от уплаты налогов. По сути, за то, что делают все, но ему не удалось выкрутиться. Кристина просто убита, с двумя детьми и всё такое. Она даже не может позволить себе няню. Я ей говорю, получи развод, это тебя подбодрит, серьёзно. Вообще-то я забыла, что она не получит большой компенсации. Не знаю, как сильно это может подбодрить без состояния в придачу. Звучит ужасно, да? Но нужно быть реалисткой. Врач посадил меня на эти таблетки, теперь не могу перестать говорить. Вам лучше просто уйти, иначе я заставлю вас весь день слушать мою болтовню. Как всё-таки странно, как подумаю, что в прошлом году мы все сидели возле бассейна в Сан-Тропе, классно проводили время, а теперь наши пути разошлись. Но всё же у нас есть дети, правда? Это самое главное. Не забывай, что Джош по-прежнему твой лучший друг, - крикнула она Роберту, когда они уходили.
-
-
09.04.2017 в 12:51-
-
09.04.2017 в 21:20