Э. Сент-Обин "С молоком матери"

[htrcecfvfltec]

- Мы входим в видео-пещеру, - Джо завыла, изображая жуткие звуки. - Отлично! Что вы будете смотреть? Только никаких драк.

- Приключения Синдбада! - выкрикнул Джош.

- Опять! Да сколько можно! - воскликнула Джо, и Роберт не мог с ней не согласиться. Он любил смотреть хорошее кино по пять-шесть раз, но когда знаешь наизусть все диалоги и каждый кадр похож на ящик, полный одинаковых носков, поневоле начинает воротить. Джош был другим. Он приступал к новому фильму с какой-то угрюмой жадностью и лишь где-то к двадцатому просмотру проявлял настоящий энтузиазм. Любовь, чувство, которым он не разбрасывался широко, была закреплена за «Приключениями Синдбада», которые он смотрел уже больше ста раз, и слишком часто вместе с Робертом. Фильмы были воздушными замками Джоша, воздушным замком Роберта было уединение. Как ему вырваться из видео-пещеры? Когда ты ребёнок, тебя никто не оставляет в покое. Если он сейчас сбежит, они отправят поисковую группу, возьмут его в окружение и будут развлекать до смерти. Можно попытаться просто лежать тут и думать о своём, пока заимствованное воображение Джоша мельтешит на стене. Жужжание перемотки замедлялось, Джош вернулся в колею, уже проложенную за завтраком, и снова принялся грызть ярко-оранжевые сырные палочки, разбросанные перед ним на столе. Джо запустила кассету, выключила свет и потихоньку вышла. Джош не пропускал на ускоренной перемотке вступительные предупреждения о видеопиратстве, рекламу фильмов, которые он уже видел, и сопутствующих игрушек, которые он уже забросил, и сообщению Управления по стандартам видео не дозволялось проноситься мимо, как нескончаемым уродливым пригородам, прежде чем поезд вырвется в коровью меланхолию настоящей сельской местности; они были оценены по достоинству и получили полноправное время, что вполне устраивало Роберта, поскольку чепуха, льющаяся с экрана, была достаточно привычна, чтобы не отвлекать внимание.

Он закрыл глаза, чтобы дать рассеяться преисподней у бассейна. После нескольких часов среди других людей он должен был так или иначе освободиться от свалившихся на него впечатлений: изображая кого-то, размышляя о том, как всё устроено, или просто пытаясь очистить свой разум. В противном случае впечатления скапливались до критической плотности, и он чувствовал, что вот-вот взорвётся.

Иногда, когда он лежал в постели, какое-нибудь слово, такое как "страх" или "бесконечность", одним щелчком смахивало крышу дома и засасывало его в ночь, унося мимо звезд, спрессованных в медведиц и ковши, в кромешную тьму, где было уничтожено всё, кроме сознания уничтожения. По мере того как маленькая капсула его разума распадалась, он продолжал ощущать её пылающие края, её дробящуюся оболочку, и когда эта капсула рассыпалась на кусочки, он был разлетающимися частицами, а когда эти частицы превращались в атомы, он сам рассыпался в прах, но вместо того, чтобы угаснуть, становился всё сильнее, подобно злой энергии, которая бросает вызов любому иссяканию и питается отходами, и вскоре всё пространство превращалось в кормящийся отходами вихрь, где не было места человеческому сознанию; но он всё же существовал и чувствовал.

Задыхаясь, он брёл по коридору в спальню родителей. Он был готов сделать что угодно, чтобы прекратить это, подписать любой договор, дать любой зарок, но знал, что это бесполезно: он знал, что узрел нечто истинное, что он не может ничего изменить, только выбросить это из головы на время, выплакаться на руках матери и дать ей вернуть крышу на место и успокоить его ласковыми словами.

Не то чтобы он был несчастен. Просто он что-то видел, и иногда это было по́длиннее всего остального. Впервые он увидел это, когда у бабушки случился удар. Он не хотел покидать её, но она едва могла говорить, и он пытался представить, что она чувствует. Все говорили, что нужно быть преданным, и он зациклился на этом. Он подолгу держал её за руку, а она сжимала ему руку. Ему это не нравилось, но он не выпускал её руки. Он знал, что она испугана. Её глаза потускнели. Какая-то часть её чувствовала облегчение: ей всегда было трудно поддерживать отношения, но теперь никто не ждал от неё каких-то усилий. Часть её уже ушла - возможно, назад к истоку, или по крайней мере подальше от материального плана, к которому она испытывала такое хроническое недоверие. Болезнь развеяла её на частицы, как цветок одуванчика. Он задавался вопросом, не закончит ли он тем же - несколько семян, прилипших к сломанному стеблю.

- Мой любимый кусок! - влюблённо произнёс Джош. Пираты взяли на абордаж корабль Синдбада. Корабельный попугай кинулся в лицо самому гадкому пирату. Тот потерял равновесие, и люди Синдбада скинули его за борт. Довольный попугай издал пронзительный крик.

- Хм, - сказал Роберт. - Слушай, я сейчас вернусь.

Джош не обратил на него никакого внимания. Роберт выглянул в коридор, опасаясь увидеть Джо, но её там не было. Он вышел тем же путём, которым они пришли, и когда он добрался до двери в сад, то увидел, что возле бассейна уже никого не было. Он выскользнул наружу и обогнул дом. Ухоженный газон вырождался там в ковёр из сосновых игл с парой больших мусорных ящиков. Он сел и прислонился спиной к морщинистой коре сосны, никем не замеченный.

Его занимал вопрос, кто расточал больше всего времени, проводя день с Пакерами, не считая самих Пакеров, которые всегда расточали больше времени, чем кто-либо, и обычно запечатлевали свидетельство этого на плёнку. Томасу было всего шестьдесят дней, и для него это была самая большая трата времени, так как один день составлял одну шестидесятую его жизни, в то время как его отец, которому было сорок, растрачивал наименьшую долю своей жизни. Роберт пытался определить, какую долю жизни каждого из них составлял один день. Держать вычисления в уме было трудно, поэтому он представлял себе колёса различных размеров, вращающиеся в часах. Затем он озадачился тем, как охватить противоположные факты: у Томаса была впереди вся жизнь, тогда как родители оставили позади уже довольно большую часть, так что этот один день был меньшим расточительством для Томаса, поскольку ему оставалось больше дней. Ему пришлось создать новый набор колёс, на этот раз красных вместо серебристых: отцово быстро вращалось, а Томасово медленно поворачивалось с вальяжным щелчком. Помимо этого ему приходилось учитывать различные виды страданий и выгод для каждого из них, но это сделало его машину фантастически сложной, поэтому он одним спасительным махом решил, что все они страдают в равной степени и что ни один из них не извлекает из этого вообще ничего, что сводило ценность этого дня к жирному нулю. С огромным облегчением он вернулся к визуализации стержней, соединяющих два набора колёс. Всё это выглядело очень похожим на большой паровой двигатель в Музее науки, за исключением того, что с одного конца выходила бумага с цифрами, показывающими количество потерь. Когда Роберт прочитал цифры, то оказалось, что он потерял больше времени, чем кто-либо другой. Этот результат привёл его в ужас, но в то же время он был польщён. Затем он услышал грозный голос Джо, выкрикивающий его имя.

Он замер в нерешительности. Беда заключалась в том, что попытка затаиться лишь сделала бы поиски ещё более суматошными и яростными. Он решил обернуть всё в случайность и не спеша показался из-за угла как раз в тот момент, когда Джо громко позвала его во второй раз.

- Привет, - сказал он.

- Где ты был? Я везде тебя искала.

- Не везде, или ты бы меня нашла, - возразил он.

- Не надо тут умничать, молодой человек, - сказала Джо. - Вы с Джошем поругались?

- Нет, - сказал он. - Как можно ругаться с Джошем? Он просто пустое место.

- Он не пустое место, он твой лучший друг, - сказала Джо.

- Вовсе нет, - сказал он.

- Вы поссорились, - настаивала Джо.

- Ничего подобного, - упорствовал он.

- Ну, в любом случае, ты не можешь просто уходить вот так.

- Почему?

- Потому что мы все за тебя беспокоимся.

- Я беспокоюсь за родителей, когда они уходят, но это их не останавливает, - заметил он. - Да и не должно.

Он явно выигрывал этот спор. В случае необходимости отец мог отправить Роберта в суд от своего лица. Он представил себя в парике заставляющим присяжных принять его точку зрения, но тут Джо присела перед ним на корточки и испытующе посмотрела ему в глаза.

- Твои родители часто уходят? - спросила она.

- Не очень, - сказал Роберт, но прежде, чем он смог объяснить ей, что они оба никогда не уходили из дома больше чем на три часа, он оказался в её объятиях и обнаружил себя вдавленным в слова "Всегда готова", не очень понимая, что они означают. Ему пришлось снова заправить рубашку после того, как она выбилась из брюк, когда Джо утешительно потёрла его по спине.

- Что значит "Всегда готова"? - спросил он, когда к нему вернулась возможность дышать.

- Не твоё дело, - сказала она, сделав круглые глаза. - Пошли! Пора обедать!

Она отвела его в дом. Он не мог однозначно отказаться держать её за руку теперь, когда они стали практически любовниками.