3
Возвращаясь домой с коробкой пирожных из кондитерской Левре, Энн Эйсен улыбнулась швейцару Фреду. Фред выглядел как мальчик, унаследовавший школьную форму старшего брата. Обшитые золотой тесьмой рукава коричневого кителя свешивались до костяшек пальцев его больших бледных рук, в то время как брюки, побеждённые объёмом ягодиц и бёдер, высоко болтались над бледно-голубыми нейлоновыми носками, облегавшими лодыжки.
- Привет, Фред, - сказала Энн.
читать дальше- Здравствуйте, миссис Эйсен. Вам помочь донести? - сказал Фред, переваливаясь через стойку.
- Спасибо, - сказала Энн, театрально ссутулившись, - я пока ещё могу управиться с двумя наполеонами и плюшкой с изюмом. Послушайте, Фред, - добавила она, - я жду одного друга, он придёт около четырёх. Молодой человек, выглядит плоховато. Будьте с ним поласковей, у него только что умер отец.
- О боже, мне так жаль, - сказал Фред.
- Не думаю, что ему жаль, - сказала Энн, - хотя он может пока и не знать этого.
Фред сделал вид, что не расслышал. Миссис Эйсен была очень милой леди, но иногда говорила что-то несусветное.
Энн вошла в лифт и нажала кнопку одиннадцатого этажа. Через несколько недель всё это останется позади. Никакого одиннадцатого этажа, никаких плетёных стульев профессора Уилсона, никаких африканских масок и этих его огромных абстрактных полотен "Думаю, это хорошо, но никто на самом деле в этом не разбирается" в гостиной.
Джим Уилсон, чья богатая жена обеспечивала ему возможность выставлять свои довольно старомодные либеральные изделия ни много ни мало на Парк-авеню, с октября "был по приглашению" в Оксфорде, пока Виктор в обмен поехал по приглашению в Колумбию. Каждый раз, когда Энн и Виктор шли на вечеринку, она дразнила его "приглашённым профессором". У Анны и Виктора был "открытый" брак. "Открытый" не всегда означает что-то хорошее, как в "открытой ране", "открытом мятеже" и, конечно, в "открытом браке", но теперь, когда Виктору было семьдесят шесть, вряд ли стоило разводиться с ним. Кроме того, кто-то должен был за ним ухаживать.
Энн вышла из лифта, открыла дверь в квартиру 11E и потянулась к выключателю рядом с "Красным индейским одеялом", висевшим в холле. Что, чёрт возьми, она скажет Патрику? Хотя он превратился в угрюмого озлобленного юношу и был теперь наркоманом двадцати двух лет от роду, она до сих пор помнила, как он сидел на лестнице в Лакосте, когда ему было пять, и до сих пор чувствовала себя в ответе - она знала, что это было нелепо - за то, что не смогла заставить его мать уйти с того ужасного званого обеда.
Как ни странно, наваждение, которое позволило ей выйти замуж за Виктора, на самом деле началось в тот вечер. На следующие несколько месяцев Виктор погрузился в создание своей новой книги, «Бытие, познание и суждение», которую так легко (и напрасно!) путали с его предыдущим трудом, «Мышление, познание и суждение». Утверждение Виктора, что он даёт своим книгам такие похожие названия, чтобы держать студентов "начеку", нисколько не рассеяло сомнений Энн или его издателя. Несмотря на это, его новая книга, словно виртуозная метла, разметала пыль, давно осевшую на теме самосознания, и смела её в новые захватывающие кучи.
В конце этого творческого всплеска Виктор сделал Энн предложение. Ей было тридцать четыре, и её восхищение Виктором достигло своего пика, хотя в то время она ещё этого не знала. Она приняла его предложение не только потому, что он был окружён той тихой славой, на которую может рассчитывать любой живой философ, но и потому, что считала Виктора хорошим человеком.
Что, чёрт возьми, она собирается сказать Патрику, спрашивала она себя, пока доставала зелёную как шпинат майоликовую тарелку из баснословной коллекции Барбары и раскладывала пирожные на её неровно глазированной поверхности.
Было бесполезно притворяться перед Патриком, что ей нравился Дэвид Мелроуз. Даже после развода с Элеанор, неимущий и больной, Дэвид располагал к себе не больше, чем цепная овчарка. Его жизнь была безупречно несостоятельной, его изоляция поражала воображение, но тем не менее его улыбка была подобна ножу; если бы он попытался научиться (поговорим о зрелых студентах!) нравиться людям, его попытки произвели бы довольно отталкивающее впечатление на любого, кто знал его истинную натуру.
Наклонившись к раздражающе низкому марокканскому столу в гостиной, Энн почувствовала, что тёмные очки соскальзывают с макушки. Возможно, жёлтое хлопчатобумажное платье было слишком оптимистичным для этого случая, но какого чёрта? Патрик не видел её достаточно давно, чтобы заметить, что она покрасила волосы. Без сомнения, Барбара Уилсон оставила бы натуральную седину, но завтра вечером Энн должна была появиться на телевидении, чтобы поговорить о «Новой женщине». Пока она пыталась выяснить, что должна из себя представлять Новая женщина, она сделала Новую причёску и купила Новое платье. Это было исследование, и она хотела вложиться.
Без двадцати четыре. У неё оставалось свободное время, пока он не приехал. Время закурить смертоносную канцерогенную сигарету, время бросить вызов совету Главного военного врача - как будто можно верить человеку, который был одновременно и врачом, и военным. Она называла это служить и вашим и нашим. Хотя невозможно скрыть тот факт, что она чувствовала себя виноватой, но если подумать, она чувствовала себя виноватой, добавив в воду три капли эссенции для ванн вместо двух. Так что какого чёрта?
Едва Энн успела прикурить мягкую лёгкую ментоловую и почти совершенно бессмысленную сигарету, как раздался звонок снизу.
- Алло, Фред.
- Алло, миссис Эйсен: мистер Мелроуз здесь.
- Хорошо, думаю, лучше отправить его наверх, - сказала она, задаваясь вопросом, есть ли какой-то способ как-нибудь варьировать этот разговор.
Энн вошла в кухню, включила чайник и насыпала немного чайного листа в японский заварочный чайник с шаткой ротанговой ручкой.
Её прервал звонок, и она поспешно вышла из кухни, чтобы открыть дверь. Патрик стоял к ней спиной в длинном чёрном пальто.
- Здравствуй, Патрик, - сказала она.
- Здрасьте, - пробормотал он, пытаясь протиснуться мимо неё, но она взяла его за плечи и тепло обняла.
- Мне так жаль, - сказала она.
Патрик не поддался этому объятию, но ускользнул, как борец, размыкающий хватку соперника.
- Мне тоже жаль, - сказал он с лёгким поклоном. - Опаздывать скучно, но приходить раньше непростительно. Пунктуальность - один из незначительных пороков, которые я унаследовал от своего отца; это значит, что я никогда не буду по-настоящему шикарным. - Он расхаживал взад и вперёд по гостиной, не вынимая рук из карманов пальто. - В отличие от этой квартиры, - ухмыльнулся он. - Кому посчастливилось обменять это местечко на ваш прекрасный дом в Лондоне?
- Заместителю Виктора в Колумбии, Джиму Уилсону.
- Боже, воображаю, каково иметь заместителя вместо того, чтобы всегда быть своим собственным заместителем, - сказал Патрик.
- Хочешь выпить чаю? - спросила Энн с сочувственным вздохом.
- Хм, - сказал Патрик. - Нельзя ли мне действительно чего-нибудь выпить? Для меня это уже девять вечера.
- Для тебя всегда девять вечера, - сказала Энн. - Что тебе предложить? Я тебе налью.
- Нет, я сам налью, - сказал он, - Мне нужно крепче, чем вы сделаете.
- Ладно, - сказала Энн, поворачивая к кухне, - выпивка на мексиканском жёрнове.
На жёрнове были выгравированы воины в перьях, но вниманием Патрика завладела бутылка Уайлд Тёки. Он налил бурбон в высокий стакан и с первым глотком закинулся ещё одним кваалюдом, тут же снова наполнив стакан. После того, как он взглянул на труп своего отца, он отправился в отделение банка «Морган Гаранти» на Сорок четвёртой улице и взял три тысячи долларов наличными в оранжево-коричневом конверте, которые теперь оттопыривали его карман.
Он снова проверил таблетки (нижний правый карман), затем конверт (внутренний левый) и кредитные карты (наружный левый). Это нервное действие, которое он временами выполнял каждые несколько минут, было похоже на то, как человек крестится перед алтарём - Наркотики; Наличные; и Святой Дух Кредита.
Это был уже второй кваалюд после банка, но он всё ещё чувствовал себя беспомощным, ожесточённым и переутомлённым. Возможно, он зашёл слишком далеко, но заходить слишком далеко было его родом занятий.
- А с вами такое бывает? - спросил Патрик, входя в кухню с обновлёнными силами. - Ты видишь жёрнов, и слова "на шее" тут же звякают, как сумма на старом кассовом аппарате. Разве это не издевательство, - сказал он, взяв несколько кубиков льда. - Боже, люблю эти машины для льда, они до сих пор самое лучшее в Америке - разве не издевательство, что твои мысли были подготовлены заранее этими идиотскими механизмами?
- В чём-то идиотском радости мало, - согласилась Энн, - но кассовому аппарату незачем предлагать дешёвку.
- Если твой ум работает как кассовый аппарат, всё, что ты предлагаешь, будет дешёвкой.
- Ты, очевидно, ничего не покупал в кондитерской Левре, - сказала Энн, выходя с чаем и пирожными в гостиную.
- Если мы не можем контролировать свои сознательные реакции, то какие у нас шансы противостоять тем воздействиям, которых мы не распознаём?
- Никаких, - жизнерадостно сказала Энн, подавая ему чашку чая.
Патрик издал короткий смешок. Он чувствовал себя отделённым от того, что он говорил. Возможно, кваалюд начинал действовать.
- Хочешь пирожное? - сказала Энн. - Я купила их, чтобы напомнить нам о Лакосте. Они такие французские, как... как французские буквы.
- А, французские, - Патрик из вежливости взял один наполеон. Когда он сжал пирожное пальцами, крем засочился из него, как гной из раны. "Господи, - подумал он, - этот торт совершенно неуправляемый".
- Он живой! - сказал он вслух, сжимая кусок слишком сильно. Крем брызнул струёй и упал на узорчатую латунную поверхность марокканского стола. Его пальцы были липкими от сахарной пудры. - Ох, простите, - пробормотал он и положил пирожное.
Энн протянула ему салфетку. Она заметила, что Патрик становился все более неуклюжим и бессвязным. Перед его приходом она боялась неизбежного разговора о его отце; теперь её беспокоило, что этого разговора может не случиться.
- Ты уже видел отца? - спросила она напрямик.
- Да, видел, - без колебаний ответил Патрик. - Я подумал, что в гробу он был на высоте - куда менее неприятный, чем обычно, - он обезоруживающе улыбнулся ей.
Энн слабо улыбнулась ему в ответ, но Патрик не нуждался в ободрении.
- В детстве отец водил нас в рестораны, - сказал он. - Я говорю "рестораны" во множественном числе, потому что мы всегда штурмовали не менее трёх. То меню приходилось ждать слишком долго, то официант казался ему невыносимо глупым или его разочаровывала винная карта. Помню, однажды он перевернул бутылку красного вина вверх дном, и содержимое булькало на ковёр. "Как вы посмели принести мне эту дрянь?" - кричал он. Официант так перепугался, что принёс другую бутылку вместо того, чтобы выставить его вон.
- Значит, тебе понравилось быть с ним в месте, на которое он не жаловался.
- Точно, - сказал Патрик. - Я не мог поверить в свою удачу и какое-то время ждал, что он сядет в гробу, как вампир на закате, и скажет: "Обслуживание здесь отвратительное". Тогда нам пришлось бы идти в три-четыре других похоронных бюро. Кстати сказать, обслуживание и правда было отвратительным. Меня отправили не к тому трупу.
- Не к тому трупу! - воскликнула Энн.
- Да, я попал на весёленькую еврейскую коктейль-вечеринку в честь мистера Германа Ньютона. Жаль, что я не мог остаться - они, похоже, неплохо проводили время.
- Какой ужас, - сказала Энн, закуривая сигарету. - Готова поспорить, они проводят курсы, как справиться с утратой.
- Разумеется, - сказал Патрик с очередным коротким глухим смешком, опускаясь в кресло. Он определенно чувствовал действие кваалюда. Алкоголь пробудил в таблетках самое лучшее, как солнце ласково побуждает открыться лепестки цветка, с нежностью отрефлексировал он.
- Простите? - сказал он, обнаружив, что не слышал последнего вопроса Энн.
- Его кремируют? - повторила она.
- Да, верно, - сказал Патрик. - Я так понимаю, когда людей кремируют, никто не получает свой пепел, просто кучку общего пепла со дна печи. Как вы можете себе представить, я рассматриваю это как хорошую новость. В идеале весь пепел принадлежал бы кому-то другому, но мы не живем в совершенном мире.
Энн уже не гадала, сожалеет ли он о смерти своего отца - ей захотелось, чтобы он был хоть немного огорчён. Его ядовитые замечания уже не могли повлиять на Дэвида, но заставляли Патрика выглядеть настолько больным, словно он умирал от укуса змеи.
Патрик медленно закрыл глаза и, спустя очень долгое время, медленно открыл их снова. Это действие заняло около получаса. Прошло еще полчаса, пока он облизал свои пересохшие воспалённые губы. Этот последний кваалюд действительно сработал. Кровь шипела, как экран телевизора после выключения. Руки стали тяжёлыми, будто в них были гантели. Всё сворачивалось вовнутрь и тяжелело.
- Эй! - позвала Энн.
- Простите, - сказал Патрик, наклоняясь вперёд с тем, что, как он воображал, было подкупающей улыбкой. - Я ужасно устал.
- Наверное, тебе нужно прилечь.
- Нет-нет-нет. Не стоит преувеличивать.
- Ты мог бы полежать пару часов, - предложила Энн, - а затем поужинать с нами. Мы приглашены на приём к каким-то ужасным лонг-айлендским англофилам. То, что ты любишь.
- Вы очень добры, но я правда не могу сейчас видеть слишком много незнакомых лиц, - сказал Патрик, немного поздновато разыгрывая свою траурную карту, чтобы это могло убедить Энн.
- Давай, пошли, - уговаривала она. - Я уверена, это будет образчик "бесстыдной роскоши".
- Даже представить не могу, что это значит, - сонно сказал Патрик.
- Давай я хотя бы запишу тебе адрес, - настаивала Энн. - Тебе сейчас не стоит надолго оставаться одному.
- Хорошо, запишите, и я пойду.
Э. Сент-Обин "Плохие новости"
3
Возвращаясь домой с коробкой пирожных из кондитерской Левре, Энн Эйсен улыбнулась швейцару Фреду. Фред выглядел как мальчик, унаследовавший школьную форму старшего брата. Обшитые золотой тесьмой рукава коричневого кителя свешивались до костяшек пальцев его больших бледных рук, в то время как брюки, побеждённые объёмом ягодиц и бёдер, высоко болтались над бледно-голубыми нейлоновыми носками, облегавшими лодыжки.
- Привет, Фред, - сказала Энн.
читать дальше
Возвращаясь домой с коробкой пирожных из кондитерской Левре, Энн Эйсен улыбнулась швейцару Фреду. Фред выглядел как мальчик, унаследовавший школьную форму старшего брата. Обшитые золотой тесьмой рукава коричневого кителя свешивались до костяшек пальцев его больших бледных рук, в то время как брюки, побеждённые объёмом ягодиц и бёдер, высоко болтались над бледно-голубыми нейлоновыми носками, облегавшими лодыжки.
- Привет, Фред, - сказала Энн.
читать дальше