* * *
Это было всё, что Роберт мог вспомнить о первых днях своей жизни. Эти воспоминания вернулись к нему в прошлом месяце, когда у него родился брат. Хотя, возможно, кое-что он мог услышать из разговоров последнего месяца, но даже если и так, это просто напомнило ему о тех днях, когда он был в больнице, так что это на самом деле были его собственные воспоминания.
Роберт зациклился на своём прошлом. Сейчас ему было пять лет. Пять лет - это не младенец, как Томас. Он чувствовал, как его младенчество рассыпается, и за хором поздравлений, сопровождавших каждый маленький шаг к взрослению, он слышал шёпот потери. Что-то начало происходить, когда в его жизни стали доминировать разговоры. Его ранние воспоминания оборвались, как пласты с тех оранжевых скал позади него, и обрушились во всепоглощающее море, которое лишь отражало его взгляд, когда он пытался заглянуть в него. Его младенчество было стёрто его детством. Он хотел вернуть его, иначе всё это досталось бы Томасу.
читать дальшеРоберт оставил родителей с младшим братом и Маргарет позади и побрёл по камням к нижнему пляжу, держа на отлёте потёртое пластмассовое ведёрко с нарисованными на нём прыгающими дельфинами. Его больше не прельщала блестящая галька, которая тускнела, когда он бежал с ней назад, чтобы похвастаться. Теперь он искал те студенистые камешки обточенного стекла, погребённые на берегу под наплывом чёрного и золотого гравия. Они не теряли приглушённого блеска, даже когда были сухими. Отец говорил, что стекло делают из песка, так что они были на полпути туда, откуда пришли.
Теперь Роберт был уже на берегу. Он оставил ведёрко на большом камне и начал охоту на зализанные волнами стекляшки. Вода вспенивалась вокруг его щиколоток, и когда она отступала, он внимательно оглядывал пузырящийся песок. К своему удивлению, он нашёл что-то после первой же волны, и не одну из бледно-зелёных или мутно-белых бусин, но редкостный жёлтый самоцвет. Он вытащил его из песка, смыл с него песчинки следующей волной и поднял его на свет - маленькая янтарная галька между указательным и большим пальцами. Он оглядел пляж, чтобы поделиться своим волнением, но родители сгрудились вокруг ребёнка, а Маргарет рылась в сумке.
Теперь, когда Маргарет вернулась, он вспомнил её как следует. Она ухаживала за ним, когда он был малышом. Тогда всё было по-другому, потому что он был у своей матери единственным ребёнком. Маргарет любила повторять, что она "обожает поболтать обо всём на свете", но в действительности она всегда говорила только о самой себе. Его отец говорил, что она специалист по "теории диет". Он не знал в точности, что это значит, но, по-видимому, это сделало её очень толстой. На этот раз родители не собирались приглашать патронажную сестру, чтобы сэкономить, но перед поездкой во Францию передумали. Они чуть не передумали обратно, когда из агентства сообщили, что единственным вариантом, который можно найти в столь короткий срок, была Маргарет.
- Думаю, лишняя пара рук не помешает, - сказала мать.
- Вот только они идут в комплекте с лишним ртом, - ответил отец.
Роберт познакомился с Маргарет, когда вернулся из больницы после рождения. Он проснулся в кухне своих родителей, когда она покачивала его на руках.
- Я сменила его величеству подгузник, так что у него хорошенькая сухая попка, - сказала она.
- А, - сказала мать, - спасибо.
Он сразу почувствовал, что Маргарет отличается от матери. Слова вытекали из неё, как из ванны с выдернутой затычкой. Мать не очень любила разговаривать, но когда она всё-таки говорила, это звучало сдержанно.
- Ему нравится его кроватка? - спросила Маргарет.
- На самом деле не знаю, эту ночь он был с нами в постели.
- Хм, - проворчала Маргарет, - вредная привычка.
- Он ещё не привык к своей кроватке.
- Они никогда не привыкнут, если вы будете брать их к себе в постель.
- "Никогда" - это очень долго. Он был во мне до вечера среды, и мой инстинкт говорит, что какое-то время ему лучше быть рядом со мной. Лучше делать всё постепенно.
- Что ж, я не хочу ставить под сомнение ваши инстинкты, дорогая, - сказала Маргарет, выплёвывая каждое слово, как только оно появлялось у неё во рту, - но за сорок лет практики матери без конца благодарили меня за совет уложить ребёнка и оставить его в кроватке. У меня была одна мать, арабская леди, на самом деле, довольно милая, как раз на днях она позвонила мне в Ботли и сказала: "Надо было послушать вас, Маргарет, и не брать Ясмин к себе в постель. Теперь я ничего не могу с ней поделать". Она просила меня вернуться, но я сказала: "Извините, дорогая, но со следующей недели у меня новая работа, и я еду на юг Франции на весь июль погостить у бабушки ребёнка".
Маргарет вскинула голову и гордо прошлась по кухне; ливень крошек щекотал Роберту лицо. Мать ничего не ответила, но Маргарет продолжала громко тарахтеть.
- Кроме всего прочего, не думаю, что это честно по отношению к ребёнку - им нравится, когда у них есть своя собственная кроватка. Конечно, я привыкла нести единоличную ответственность. Как правило, это я встаю к ним по ночам.
Его отец вошел в комнату и поцеловал Роберта в лоб.
- Доброе утро, Маргарет, - сказал он. - Надеюсь, вам удалось поспать, в отличие от всех нас.
- Да, спасибо, ваш диван и правда вполне удобный; впрочем, я не буду жаловаться, когда у меня будет собственная комната у вашей матери.
- Надеюсь, нет, - сказал отец. - Все собрались и готовы в дорогу? Наше такси придёт с минуты на минуту.
- Ну, у меня уж точно не было времени, чтобы распаковать вещи, не так ли? Кроме шляпы от солнца. Я достала её на случай, если там будет палить.
- Там всегда палит. Моя мать не согласилась бы ни на что меньшее, чем катастрофическое глобальное потепление.
- Хммм, нам в Ботли бы не помешало немного глобального потепления.
- Я бы не стал делать замечания такого рода, если вы хотите хорошую комнату в Фонде.
- О чём это вы, дорогой?
- О, моя мать создала "Трансперсональный фонд".
- Значит, этот дом не будет вашим?
- Нет.
- Ты это слышишь? - спросила Маргарет, её восковая бледность нависала над Робертом и разбрызгивала песочные крошки с новой силой.
Роберт почувствовал раздражение отца.
- Он слишком невозмутимый, чтобы беспокоиться обо всём этом, - сказала мать.
В тот же момент все засуетились. Маргарет, одетая в солнечную шляпу, вырвалась вперёд, родители Роберта тащились с багажом позади. Его вынесли наружу, откуда приходил свет. Он был потрясён. Мир был родильней, бурлящей неукротимой жизнью. Ветви вздымались, листья колыхались, горы кучевых облаков медленно плыли, их тающие края завивались в залитом светом небе. Он мог чувствовать мысли своей матери, он мог чувствовать мысли своего отца, он мог чувствовать мысли Маргарет.
- Ему нравятся облака, - сказала мать.
- Он не может видеть облака, дорогая, - сказала Маргарет. - В этом возрасте они ещё не могут фокусировать взгляд.
- Но всё же он может на них смотреть, даже если не видит их так, как мы, - сказал отец.
Маргарет хмыкнула, садясь в гудящее такси.
Он неподвижно лежал на коленях матери, но земля и небо за окном проносились мимо. Из-за этой картины движения он думал, что тоже движется. Свет вспыхивал на оконных стёклах домов по сторонам дороги, вибрации пронизывали его со всех сторон, а затем каньон зданий распахнулся и клин солнечного света скользнул по его лицу, сделав его веки оранжево-розовыми.
Они ехали в дом бабушки, в тот же дом, где они были сейчас, спустя неделю после рождения брата.
Э. Сент-Обин "С молоком матери"
* * *
Это было всё, что Роберт мог вспомнить о первых днях своей жизни. Эти воспоминания вернулись к нему в прошлом месяце, когда у него родился брат. Хотя, возможно, кое-что он мог услышать из разговоров последнего месяца, но даже если и так, это просто напомнило ему о тех днях, когда он был в больнице, так что это на самом деле были его собственные воспоминания.
Роберт зациклился на своём прошлом. Сейчас ему было пять лет. Пять лет - это не младенец, как Томас. Он чувствовал, как его младенчество рассыпается, и за хором поздравлений, сопровождавших каждый маленький шаг к взрослению, он слышал шёпот потери. Что-то начало происходить, когда в его жизни стали доминировать разговоры. Его ранние воспоминания оборвались, как пласты с тех оранжевых скал позади него, и обрушились во всепоглощающее море, которое лишь отражало его взгляд, когда он пытался заглянуть в него. Его младенчество было стёрто его детством. Он хотел вернуть его, иначе всё это досталось бы Томасу.
читать дальше
Это было всё, что Роберт мог вспомнить о первых днях своей жизни. Эти воспоминания вернулись к нему в прошлом месяце, когда у него родился брат. Хотя, возможно, кое-что он мог услышать из разговоров последнего месяца, но даже если и так, это просто напомнило ему о тех днях, когда он был в больнице, так что это на самом деле были его собственные воспоминания.
Роберт зациклился на своём прошлом. Сейчас ему было пять лет. Пять лет - это не младенец, как Томас. Он чувствовал, как его младенчество рассыпается, и за хором поздравлений, сопровождавших каждый маленький шаг к взрослению, он слышал шёпот потери. Что-то начало происходить, когда в его жизни стали доминировать разговоры. Его ранние воспоминания оборвались, как пласты с тех оранжевых скал позади него, и обрушились во всепоглощающее море, которое лишь отражало его взгляд, когда он пытался заглянуть в него. Его младенчество было стёрто его детством. Он хотел вернуть его, иначе всё это досталось бы Томасу.
читать дальше